3 декабря 1924 года родилась переводчица с английского Ирина Гавриловна Гурова. Публикуем фрагменты её интервью "Русскому Журналу":
РЖ: Вы пятьдесят лет занимаетесь переводом. По вашим наблюдениям, существует понятие "теория перевода"?
Ирина Гурова: У всех разные принципы. Вот, например, я редактировала перевод "Тэсс из рода д'Эрбервилей" Томаса Харди, сделанный женой Ланна Кривцовой. Харди сравнивая батраков и батрачек с греческими богами, пишет spirits, по-русски это "в воздухе носились духи", а у Кривцовой - "в воздухе пахло спиртным"...
Или еще переводческие казусы. Помните, в "Острове сокровищ" Стивенсона в трактире появляется старый моряк Билли Бонс. Он чего-то боится и "кричит", как сказано в переводе, песню. Когда человек ждет смерти, он будет весь день орать песни?.. А в "Знаке четырех" Шерлок Холмс говорит, что написал исследование, представляющее большой практический интерес, на тему влияния профессии на форму руки, и приложил к нему литографии рук кровельщика, моряка, пробочника, композитора, ткача, шлифовальщика алмазов. Что бросается в глаза в этой фразе? Руку композитора вы отличите от руки пианиста? На эту ошибку указывал еще Чуковский в "Искусстве перевода", изданном "Academia".
РЖ: В "Высоком искусстве"?
И.Г.: Это он потом так ее назвал. Я надеялась, новый переводчик не повторит эту ошибку. Вероятно, старый перевод он не сверял с оригиналом.
Продолжая тему переводческих казусов... Готовилось первое собрание сочинений Драйзера, собрались переводчики и отменили деление штатов на графства: "Мол, в Америке графов никогда не было". На это я ответила: "Весь губком ушел на фронт", - к 1924-му году губернаторов у нас давно не было. В результате в переводах появился "шериф", а в Америке шайры не водились. В одном из романов Драйзера в переводе Татьяны Алексеевны Озерской, для которой, кстати, текст был важнее собственного самолюбия, о политикане говорится: "Он был первым человеком в округе" - имеется в виду избирательный округ, а спустя пять страниц "Он использовал свое положение, чтобы подлизаться к первым людям округа" - то есть графства. В Луизиане, например, вместо графств были приходы, а начиная с округа Колумбия еще и судебные округа... В одном переводе мне встретилась такая фраза: "В графстве Нью-Йорк один судебный округ, а в городе Нью-Йорк девять судебных округов". Часто границы графств и округов не совпадают, в графстве может быть два округа, и наоборот. Кстати, в Англию count'ов завез Вильгельм Завоеватель, до этого были earl'ы. Все английские графы обязательно иностранцы, возьмите произведения Уилки Коллинза или героя Дюма, графа Монте-Кристо.
Помните, Том Сойер и Гек Финн видят на кладбище, как индеец Джо убивает доктора? И пишут клятву: Гек Финн и Том Сойер клянутся, что будут держать язык за зубами - и вдруг - "или напишут". Почему вдруг прошедшая форма в будущем? Гек неграмотен, у Тома - единственная медаль за орфографию. Почему глагол rot? А ведь есть клятва "а не то землю есть буду", то есть "сгнию". На бумаге еще осталось местечко, и Том приписал "или сгнием".
Это я к тому, что многие переводчики невнимательны или считают, что они лучше авторов. А, по-моему, у читателя должно сложиться такое же впечатление от русского текста, как у англоязычного от оригинала. Для этого мне нужно, насколько возможно, правильно воспринять английский текст, а потом, как люблю выражаться во внутренних рецензиях, "средствами русского языка передать особенности стиля автора".
РЖ: Чужие переводы вы читаете с точки зрения читателя или все-таки переводчика?
И.Г.: Чужих переводов я не читаю. Например, в переводе Абкиной, моего первого редактора, Дориан Грей говорит: "Ох, Генри". Мог он сказать "ох"? - Нет. Правда, тогда была мода на русификацию, боролись с иностранщиной.
Я редактировала один исторический роман Диккенса. Действие происходит в восемнадцатом веке, аристократ думает про себя: "Вот съездят тебя железной рукой по кумполу". "Кумпол" так и остался в тексте - это было любимое выражение брата переводчицы, в таком случае в примечании так и надо писать... А один мой коллега говорил: "Если надо, у Диккенса будет гореть электрический свет". В одном романе он все "если" заменил на "ежели" - так ему больше нравилось. Как-то мой муж, редактируя перевод одной женщины, указал на неточности в ее тексте, на что услышал: "Вы что, хотите, чтобы у меня было как у автора?!" И среди современных переводчиков многие так думают.
РЖ: Значит, вам не близки принципы школы И.А.Кашкина?
И.Г.: Они перегнули палку. Нора Яковлевна Галь в первом издании "Слова живого и слова мертвого" написала: моряк сказал: Мне пора идти, но ведь это скучно, лучше: мне пора отдавать концы. Во втором издании добавила: выражение неудачное. "Отдавать концы" - значит "умереть", лучше "отчаливать". Или, по ее мнению, сияние не может быть слабым. Откройте Пушкина: "Сиянье слабое наводит..." или А.Н.Островского: "в слабом сиянии фонарей"...
Герой Эдгара По говорил, что в минуты депрессии берет Помпония Мелла и читает то место, где говорится о египанах. Сначала в переводе Н.Я.Галь было: "о египетских богах с козьими ногами". Мой покойный муж, большой эрудит, открыл в античной хрестоматии пять строк, оставшиеся от Помпония Мелла: "...а дальше живут египаны" и примечание "Никто не знает, что он под этим подразумевал".
Вообще в темных местах надо давать подстрочник, в девяти из десяти случаев вы переведете правильно. Как в случае с покойником и ящиком в "Острове сокровищ" Стивенсона: "dead man's chest". В "Известиях" предположили, что это старинная песня, а "сhest" - грудь мертвеца, на которой сидят и его жрут. Но для Джима "chest" ассоциируется с сундочком, в котором хранится карта острова сокровищ, поэтому тут переводчику нечего быть умным, а в примечаниях или предисловии, пожалуйста, напиши свои догадки.
РЖ: А есть собственные ошибки, которые вы помните до сих пор?
И.Г.: Полвека назад я переводила несколько очерков Диккенса в первом томе собрания его сочинений, выпускавшемся "Гослитом". На мое великое счастье редактором этого тома была Мария Федоровна Лорие, редактор просто изумительный. Я споткнулась на фразе Old Lady of Threadneedle Street, решив, что улицы с таким названием быть не может, а так как Диккенс был мастером сочинять всякие значимые имена и названия, то бодро перевела "старая дама с Портновской улицы", абсолютно не понимая, что это собственно значит. Правда, соответствующих справочников тогда в широком доступе практически не было, но, главное, я вообще не умела с ними работать. И вот Мария Федоровна мягко мне объяснила, что Бреднидл-стрит - это улица в лондонском Сити, на которой находится Английский банк, он же "старая дама". И я твердо зарубила себе на носу: не знаешь - не истолковывай и не сочиняй.
Вторая ошибка ошибкой, строго говоря, не была: floorboards я, понятно, перевела "доски пола" - и опять-таки услышала мягкое: "Зачем употреблять два слова, когда есть для этого понятия одно - половицы". И это легло в основу моего глубокого убеждения, что в художественном переводе следует исходить не из словарного значения слов, а четко представить себе, какой предмет (идея, понятие, свойство и т.д.) стоит за английским словом и назвать его по-русски. Учитывая время и место, когда происходит действие. И тогда к слову glass кроме "стакана" можно найти синонимы "бокал", "рюмку", "стопку", "фужер" и т.п. И персонажи не будут пить виски стаканами, при чем не пьянея.
Переводчик должен помнить: кто, когда и где. По-австралийски выражение может значить одно, на англо-индийском - другое, по-канадски - третье. Как-то я написала "развязная" о вульгарной девице, а потом посмотрела в "Словарь языка Пушкина": "Развязный: воспитанный, умеющий себя держать в свете" и вспомнила пьесу Островского "Не все коту масленица", где приказчик идет к дядюшке за прибавкой: "Выпил, себе развязку сделал". Развязный молодой человек знал, куда руки девать, когда подать даме пальто... Так что пришлось придумывать другое слово, а вообще для этой девицы я сильно обкрадывала монолог Липочки: "кавалеры" и все прочее.
РЖ: Получается, вы долго работаете над текстом?
И.Г.: Именно над этим долго. Обычно я проверяю слова, значение которых может измениться. Мой рекорд: роман Льюиса "Монах". Льюис - один из трех китов готического романа ("Удольфские тайны" Радклиф, "Мельмот-скиталец" Мэтьюрина, "Монах" Льюиса). Он гордился тем, что написал его за семь недель, там столько стихов... а у меня на перевод ушло девять недель.
Мне до сих пор интересно переводить, а если меня ловят на ошибках - что случается редко, найти-то можно, но я их обычно замазываю, - всегда говорю "спасибо". Например, мне недавно встретилась фраза: приятели ходили на кухню "to see her cook" - "смотреть, как она стряпает". А у меня заело, и я написала "смотреть ее кухарку". Редактор робко указала на это место, я ее поблагодарила. Своих ошибок я, конечно, стыжусь, но признаю их.
РЖ: Родители поощряли ваш интерес к языкам?
И.Г.: Я немного учила английский частным образом, в школе у меня был немецкий.
РЖ: Чем занимались ваши родители?
И.Г.: Отец, Гавриил Осипович Гордон, закончил московский университет, блестяще знал древнегреческий, латынь, французский и немецкий. Студентом был репетитором у Щукина. В то время мы жили на Арбате во флигеле щукинского дома: три комнаты и совмещенный санузел, куда меня носили на руках. Помню, в глаза попадает мыло - противно. Читать я начала года в 3,5.
Как-то отец попросил у Щукина взаймы тридцать рублей, тот дал, а когда папа отдал, Сергей Иванович повис у него на шее: "Спасибо. Я миллионер - попроси, я дам. Так нет, берут взаймы и не отдают". Когда Щукин уехал за границу, в особняке, жила его дочь графиня Келлер, хранительница музея. А когда папу сослали на Соловки...
РЖ: За что?
И.Г.: Официально - за шпионаж. Думаю, понадобилась наша дача на Николиной горе. К тому же в Марбурге он был знаком с Паулем Шеффером. В 1928 году левый журналист Пауль Шеффер приехал в СССР, просил разрешения повидать папу, а вернувшись, написал про СССР ядовитую книгу. Я его хорошо помню: он подарил мне шоколадную бомбу. Брат говорил, что основным поставщиком информации для книги был Радек. А после войны вышла книга о шпионаже, в которой была фраза: "Пауль Шеффер, известный международный шпион..."
Так вот, в 1929-м, когда мне было четыре года, папу сослали на Соловки, там он сидел в одной камере с Лихачевым. Кстати, когда мы переезжали с Арбата в Марьину Рощу, я провела месяц на даче у Молотова. Сестра моего отца преподавала на рабфаке и учила его жену. А во время второго ареста отец прислал для моей сестры, которая умерла в 1940-м, свою тетрадь "Введение в философию", ее я потом перепечатала (почерк у него был ужасный). У него лет в двенадцать был период большой религиозности, позже проснулся интерес к философии. Он переводил Мопассана, редактировал другие переводы. Организовал Учпедгиз, курсы заочного обучения учителей, работал в издательстве "Academia". У папы была колоссальная память, он знал наизусть все литургии.
РЖ: Он был православный?
И.Г.: Да. Во время второго ареста, в Угличе, писал воспоминания и пересылал нам. Мои племянники их потеряли, остались только выборки, сделанные моим покойным братом.
А мама из Моршанска, ее девичья фамилия Воскресенская, девичья фамилия бабушки Ингерсон. Мой прадед - датчанин приехал в 1836 году в Россию, у него было восемь детей, а после смерти жены он перешел в православие и женился на местной купчихе Томилиной. У них родились шестеро дочерей, моя бабушка вторая. Она вышла за чиновника, отец которого был протопопом моршанского собора. С маминой стороны: кровь духовенства и купечества, наиболее чистая, плюс еще датская.
РЖ: Мама работала, после того как отца посадили?
И.Г.: Да, кастеляншей в доме для дефективных детей. Потом выяснилось, что советские дети дефективными быть не могут, и это слово из названия исчезло. А потом сторожем-пожарником.
С нами тогда жила мамина сестра, Ольга Александровна Голубева, - известная провинциальная актриса. Два года играла у Корша, два года у Комиссаржевской, я отдала ее воспоминания в музей Бахрушина. В 1918-м у нее начался сильный атеросклероз, со временем она переехала в ленинградский Дом ветеранов сцены. Там была великолепная библиотека, как-то туда пришел проверять книги молодой человек: "Пусть старики читают, что хотят". Я там прочитала "Дьяволиаду", "Вестник Европы"... Кстати, в "Вестнике Европы" я впервые прочитала Эдгара По, "Лигею", и думала, что все, описанное там, произошло на самом деле.
РЖ: Где вы учились?
И.Г.: На романо-германском отделении МГУ. Если бы не Вторая мировая война, я бы туда не поступила. Меня на неделю даже положили в больницу из-за дистрофии и давали лишние кусочки сахара. Я окончила школу экстерном (она была рядом с телеграфом, где висел плакат "Родина-мать зовет"): у меня была такая веселая болезнь, когда можно было "сделать" себе любую температуру, я "делала" обычно 39. На трудфронте в Поварово я сторожила бревна и вещи работниц, а в это время мама подала мои документы на русское отделение. В 1942-м на основе ИФЛИ в МГУ организовали филологический факультет, я - из первого его выпуска. Я туда не хотела и пришла узнать, какие есть еще факультеты, узнала об искусствоведческом... Но была застенчива и боялась подойти с вопросом к секретарю, так что перевелась на романо-германское отделение уже потом. Тогда на поездку в трамвае были градации: туда-то - 10 копеек, куда-то - 15. Если у меня не было монеты для сдачи, я шла пешком, лишь бы не спрашивать. Это все потому, что меня, шестилетнюю, мама таскала по прокуратурам.
РЖ: А что вы делали после МГУ?
И.Г.: После университета десять лет была в школе учительницей английского. А в перевод попала так: моя близкая приятельница по университету работала в Долгопрудном на физтехе, а мать ее коллеги была секретарем художественной редакции "Гослита". "Художественной литературы" еще не было, моя приятельница рассказала ей обо мне, так я получила пробу.
<…>
РЖ: Вы говорите, что кроме перевода ничего не умеете, но все-таки чем бы занимались, если бы не перевод?..
И.Г.: Была бы плохой учительницей английского. В переводе я нашла себя. А вообще мечтала лежать на берегу реки с книжкой, есть клубнику и периодически купаться.
Переводчик берет знания отовсюду. В романе "Взгляни на дом свой, ангел" у актеров немого кино руки и лица выкрашены в желтый цвет. Я вспомнила, как мой старший брат, работавший на Мосфильме оптиком, рассказывал, что там все ходят в желтых манишках. Оказывается, желтый цвет в черно-белом кино дает белый.
РЖ: Наверняка, за пятьдесят лет вам встречались в тексте темные места. Что вы делали в таких случаях?
И.Г.: Автор пишет о том, что знает, а переводчик, как говорил Александр Иванович Смирницкий, должен знать, куда посмотреть. У меня много справочников. Словарь Фасмера нужен редко, а книги о путешествиях, археологии и т.п. часто.
РЖ: После какой-то книги вы подумали: "Теперь я настоящий переводчик!", ну, или что-то менее пафосное?..
И.Г.: Никогда не думала на эту тему. Мне повезло: за деньги государства меня учили на конкретных вещах изумительные редакторы, люди огромной культуры - Мария Федоровна Лорие, Вера Максимовна Топер... Иногда я взбрыкивала, когда, скажем, Вера Максимовна хотела заменить "брави" на "лихих людей", а дело происходило в Венеции... Четыре листа Диккенса я перевела за две недели, была как пьяная, но сдала в назначенный срок. Мне, начинающему переводчику, Мария Федоровна сделала четыре поправки, из этого я заключила: перевела как надо. А до 18-ти лет иностранных языков я не знала, читала и перечитывала русскую классику, Гоголя помнила наизусть.
Елена Калашникова
Читать целиком: http://old.russ.ru/krug/20021128_kalash.html
Дж. Остен: Чувство и чувствительность в переводе Ирины Гуровой:
https://www.labirint.ru/books/672155/?point=rech
Также рассказы в переводе Ирины Гуровой есть в сборниках:
Эдгар По: Золотой жук. Рассказы
https://www.labirint.ru/books/660285/?point=rech
О.Генри : Рассказы
https://www.labirint.ru/books/660287/?point=rech
О.Генри : Новеллы
https://www.labirint.ru/books/638425/?point=rech